Е. К. Быстрицкий. Украина — Россия: разлом культур // Украинско-российский диалог: Национальные интересы Украины и России: совпадения и расхождения. Материалы международной научной конференции. — К., 1996. — 9 нояб. — С. 42-48.

Головна    





УКРАИНА — РОССИЯ: РАЗЛОМ КУЛЬТУР

Евгений БЫСТРИЦКИЙ — заведующий отделом Института философии НАН Украины, редактор отдела политики и культуры и философии политики журнала "Политическая мысль", доктор философских наук



Совпадения и расхождения национальных интересов наших стран, как мне кажется, человечески наиболее интересно и в то же время обобщенно выражены в вопросах культурных взаимоотношений Украины и России. Тема отношений двух культур вызрела на протяжении последних лет в острую проблему, актуальность которой только возрастает по мере отдаления от времени СССР. При этом восприятие событий культурной жизни украинской и российской публикой, в том числе российскими и украинскими интеллектуалами, разнится значительно.

Это различие можно наблюдать непосредственно в посткоммунистической организации культурной жизни обеих стран. Так, мы видим массовое присутствие русского, а точнее сказать, российско-советского культурного мира в Украине. Если следовать известному разделению культуры на высокую (академическое искусство, наука, просвещение), массовую и повседневную, то очевидно, что сегодня русский мир присутствует и даже, возможно, доминирует во многих сферах культурной жизни Украины. Согласно многочисленным источникам от 30 до 40 процентов населения говорит на русском языке, очень крупные индустриальные города и центры северо-восточной, восточной Украины, юг — Одесса и Крым — русскоязычны. Даже при всем желании сложно перейти на украинский в системе высшего образования этих и часто других регионов, ибо сохраняются значительные вкрапления русскоязычного преподавания как гуманитарных, так и естественнонаучных дисциплин: ведь большинство русскоязычных учебников, изданных за годы советской власти, сегодня по известным причинам заменить практически нечем. Очень похоже обстоят дела в системе академической науки: вероятно, не менее половины исследований ведется в смысловом пространстве русского языка. Ухудшающееся качество российских телевизионных программ, все еще доступных украинскому телезрителю, все равно остается выше того, что может предоставить ему, за редким исключением, бывшее республиканское телевидение. В массовой культуре начинает получать признание очевидное преимущество российских, московских исполнителей по количеству, качеству и убедительности влияния. \43\

Вещный мир повседневности, созданный за годы советской власти в основном по технологиям и ГОСТам, продуманным и составленным на русском языке, точно так же взывает русскими, российскими значениями, сопротивляясь простой переноминации на украинский.

Вероятно, в жизни россиян какой-либо украинский культурный мир практически отсутствует. Даже некоторый обобщенный образ украинскости (от гоголевских персонажей, живущих близ Диканьки, до советского пропагандистского образа жизнерадостно провинциальной Украины) и тот как часть советско-российской действительности оказывается, скажем так, повисшим в воздухе, утрачивает жизненно общую основу. Скорее всего можно говорить об осознании и сохранении в жизни сегодняшней России ощущения странного состояния отделенности самой Украины (тут на конференции уже говорили в этом смысле о своеобразной фрустрации российского сознания).

Точно так же очевидно, как и возникновение украинско-российской культурной проблемы, сегодняшнее стремление присвоить себе именно свою культурную историю, без права владения которой самостийность и идентичность Украины и России остаются проблематичными. Почему и как делятся посткоммунистические культурные миры?

Посткоммунистическая значимость культурполитики. В противовес традиционному пониманию политики в области культуры как сферы приложения государственных усилий, поддерживающих деятельность министерств и заведений культуры (жизнь официальной, "высокой" культуры), сегодня имеет смысл говорить о сращивании культуры и политики. В этом смысле мы и будем использовать понятие культурполитики.

Посткоммунистическая власть одной из первых распознала универсальную значимость и практическую применимость культурполитики, обращаясь к этнонациональным формам культурной жизни и национальным идеям (российской и украинской) как к практической основе своей легитимации — свободного и добровольного признания населением. Начиная от Ельцина на танке под российским триколором и заканчивая полным риторическим единением с лозунгами перестроечного РУХа его вчерашнего противника и первого Президента Украины Кравчука, именно культурполитические действия отчетливо осознавались ими как единственно возможный путь к самолегитимации.

Иначе и быть не могло, — и в этом кроется разгадка капитального изменения образа культуры (а именно его свидетелями мы сегодня являемся) от понимания культуры как системы универсальных ценностей, культивируемых преимущественно марксистскими просветителями, к образу и переживанию культуры как жизненного мира \44\ этнокультурных, национально-культурных традиций. Понятно, что в ситуации сознательной борьбы с прежней идеологией и новой политической элите, и народу, и каждому человеку была необходима система иных и, возможно, более незыблемых традиционных ценностей. Без этого осмысленная, человечески значимая жизнь невозможна. Таким основанием и стала геополитически акцентируемая культура.

Без понимания культуры как фактора культурполитического, т.е. без признания культуры в качестве одного из решающих условий и оснований легитимации посткоммунистической власти, вряд ли можно понять и сделать прозрачными возможные культуротношения между странами и регионами посткоммунистического мира.

Территориально-политическое расщепление советской квазиимперии позволяет говорить уже о геокультурных — в смысле геополитического влияния — последствиях: от бывшего Союза откалываются материки самостоятельной культурполитики. Разлом геокультурных миров позволяет заглянуть в бездну тектонических движений культурной жизни, в ее, если угодно, дионисическую темноту, которую воспевают романтики-националисты, недоступную, как правило, рассмотрению при свете разума.

Культурполитическая нагруженность истории. Проблема легитимации посткоммунистической власти — лишь обратная сторона не менее важной для населения бывшего СССР, оказавшегося в новых государственных образованиях и условиях жизни, проблемы — проблемы идентичности . Обе проблемы отражают сходные процессы. В одном случае власть ищет основания для признания общественной значимости своих политических действий и деяний, в другом — люди пытаются найти общественный, коллективный смысл своей жизнедеятельности. В обоих случаях именно этнонациональные формы жизни, культурные традиции и исторические ценности приобретают оправдывающее, узаконивающее значение. Культурно-историческое сознание, а следом за ним писанная и академическая история приобретают некритическую субстанциональность.

На волне успехов самостийности, в том числе и в самой России, из культурполитического разлома материализуются в телесной оболочке обывателей и политиков, интеллигенции и пролетариата, скажем так, самодеятельные носители самого основания легитимации и идентичности новых национальных политических образований, стран. Они легко узнаваемы по риторике и политическому поведению: они миссионеры коллективной этнокультурной идентичности и беззаветные борцы за нее. Они говорят от имени самого основания коллективно-национальной жизни. И хотя они, как правило, морализаторы и абсолютно \45\ безапелляционны, это не хорошо и не плохо. Это просто есть.

Именно их стараниями культурная история изменяет свои значения, иногда на прямо противоположные. Главная задача их усилий — воссоздать, если угодно, присвоить волевым усилием свою историю, создать "нашу" историческую наррацию. История присваивается и усваивается на иных основаниях, чем рациональное знание фактов. Возникает культурполитическая нагруженность исторических интерпретаций, становится понятной относительность любого факта культурной истории. На основе давно известных одних и тех же фактов возникает иная, чем прежде, история Украины и России.

Культурполитическая нагруженность исторических интерпретаций необходимое условие легитимации новой власти и жизненного самоутверждения национальной общности. Хотя существует неустранимое желание доказывать объективность (возможную универсальность "для всех") понимания исторических фактов, я думаю, что с культурполитической точки зрения, с точки зрения представителей разных культурных идентичностей нет и не существует некоей "третьей", непогрешимой и, так сказать, абсолютной позиции. Как же в этих условиях делится бывшая "общая" культура? Иными словами, как могут Украина и Россия "поделить" между собой совместный мир прошлого?

Геокультирные предубеждения. В политическом, геокультурном смысле распад СССР переживается очевидно несимметрично. Правоприемничество сегодняшней России дает формальный повод говорить о переживании этого процесса в терминах отщепления от российского мира самостоятельных, независимых культурных миров и якобы их утрате. То же самое происходит, мне кажется, и с точки зрения сегодняшнего культурного самоопределения России и россиян: неизбежные апелляции к естественно-исторической (докоммунистической) идентичности наталкиваются на память имперского и квазиимперского единства народов. Иначе говоря, для России — и для истеблишмента, и для населения — процесс упрочения нового политического режима оказывается, возможно, даже трагически противоречивым.

Дело в том, что вся возможная на основе выстраивания "своей" культурно-исторической традиции легитимация (возьмем хотя бы пример государственного флага и герба) неизбежно оказывается замкнутой в рамках представлений (наррации) исторически общего культурного мира России и/или СССР. Вот почему российская самостийность, политическое самоутверждение независимой (от Союза? от других наций?) России не могут не основываться на сохранении всеми доступными способами целостности того культурного мира (или, если угодно, его активно переживаемого образа), восстановление \46\ ценностной непрерывности которого придавало основной смысл политической активности российских демократов по дезинтеграции Союза и соответственно делигитимизировало посткоммунистическую власть. Вот почему так различно Россия переживала отщепление Украины и Белоруссии, с одной стороны, и новоприобщенных за годы уже советской истории к российскому миру прибалтов, с другой. И уж совсем оказывается не готовой потерять вместе, например с Чечней, последний оплот целостности российского мира.

Противоречие в политическом самоутверждении посткоммунистической России с этой точки зрения выглядит неизбежным. Либерально-демократически ориентированные действия в политике вынуждены искать легитимации на пути обращения к очевидно имперским культурным ценностям и традициям. Политическая риторика испытывает формально-логические затруднения: с одной стороны, берите себе столько независимости, сколько сможете, но при этом, с другой стороны, знайте меру, которую никто не может установить, рационально спланировать.

Эта же двусмысленность в культурполитических ориентациях оставляет с точки зрения "изнутри России" единственно приемлемый путь разрешения проблемы межкультурных взаимоотношений. Это установка (абсолютно понятная и объективно существующая) понимания культуротношений в единственной перспективе единения, собирания, если угодно — соборности. Она может принимать различные формы, начиная от полного признания того, что "все славянские реки сольются в российское море", говоря словами Пушкина, и заканчивая ослабленным пониманием культурного конкордата в конечном счете с российским центром. Это, повторюсь, не хорошо и не плохо: так есть. Но на этом пути возникают существенные препятствия — культурполитические предубеждения сообществ и стран, получивших независимость, в данном случае — Украины.

Если применить данное рассуждение к культурполитической ситуации в Украине, то выводы будут прямо противоположными. Проблемы легитимности посткоммунистической власти и национальной идентичности решаются в контексте волевого отъединения своей культурной традиции, своего единственного и единого ( тут есть свои, иного порядка, проблемы "собирания") культурного мира от иных культурполитических миров, особенно России. В первые годы независимости очень часто на митингах и среди наиболее активной на публике части политиков преобладала риторика отторжения российской культуры, резюмируясь в лозунге "Долой от Москвы!" Установка на войну культурных миров, против всяческого "братства" и "родства" очевидно \47\ преобладала. В этой мировоззренческой перспективе любой разговор о возможном единстве, диалоге приобретает однозначный смысл поисков, повторюсь, абсолютной инаковости, "чуждости".

Мне кажется, формулировка этих двух предельно заостренных позиций в понимании и переживании (примеров можно найти предостаточно) культуротношений Украины и России как раз и дает надежду на поиски возможных решений и для политиков, и для интеллигенции (интеллектуалов, деятелей культуры) обеих стран.

Перспективы культурполитического диалога. Я считаю довольно-таки бесполезным занятием какие-либо исторические, якобы "объективные" доказывания "единства" Украины и России в одном культурном пространстве — прошлого или настоящего — на примерах науки истории как таковой. Всем хорошо известны противоположные интерпретации нашей действительно совместной истории, по крайней мере, начиная с 1654 года и по сегодняшний день. В зависимости от культурполитических нужд заслуги Богдана Хмельницкого и его оппонента Бутурлина, отношение простого народа к единому царю (образ российской императрицы, например, у Гоголя и у Шевченко) и украинская манифестация 12 марта 1917 года в Петрограде, победа над фашизмом, Крым и даже Черноморский флот, а также мириады иных фактов общежития — все они получат, без сомнения, противоположные значения. Так называемая общая история похожа, скорее всего, на глыбу мрамора с прожилками. Она едина, но, без всякого сомнения, с течением времени расколется на части по наметившимся уже трещинам. Что есть наша общая культурная история? Означает ли она, что мы обречены на вечный спор в порочном кругу своих мифов. Думаю, нет. Политически независимая Украина существует в условиях осознания и переживания навсегда отколовшегося геокультурного материка. Разлом культур России и Украины в этом смысле может и должен переживаться как позитивный фактор, как необходимое условие независимости. Это установка на абсолютную разницу наших культурных миров несмотря на всю реальную историческую и актуальную близость их и даже возможное единство.

Как представляется, на основе очерченной выше противоречивой ситуации двух культурполитических ориентации следует сформулировать один путь, наиболее перспективный с точки зрения более универсальных, чем наши локальные, культурных ценностей. Это путь признания разлома культур, их максимальной независимости, если угодно, всегда существовавшей абсолютной разницы в перспективе цивилизованного взаимодействия, взаимосотрудничества. Это путь достаточно рациональной, открытой для всех иных культурных влияний \48\ и общений коммуникации. Геополитически это некая перспектива геокультурной демократии.

Конечно же, это совсем не означает "войны миров", войны культур, как склонны подавать свою самостийность глашатаи от культурных основ. Это означает только регулятивный идеал признания иного в качестве равноправного другого, настолько же (с некоторой универсальной точки зрения) ценной единицы, как ты сам и жизненный мир твоей культуры. Это означает ответственное отношение к иной и иным культурным мирам.

Только в перспективе принятия абсолютного различия наших культур утихомирятся желающие облагодетельствовать наши культуры за счет своих культурных достижений , навязывая из самых благих намерений те или иные формы содержательного единства. Они судят следующим образом: а разве плохо взаимообогащаться, признавая некоторые изначально общие культурные достижения и ценности? Да, это культурполитически несостоятельно. Это хорошая, благая, но иллюзия. Дело в том, что в области культурполитики мы обязательно решаем вопросы о власти, о ее распределениях, об обязательном большем или меньшем политическом насилии, а значит, совсем уж нетерпимых культурных навязываниях.

Часто переходят на язык старого, я сказал бы, универсалистского понимания культуры: мол, если та или иная культура ничего или мало дала миру общечеловеческих ценностей, то она, вообще-то, и не заслуживает признания как самоценность. Но сегодня это уже общее место — признание суверенности форм культурной жизни, культуры как культурного мира жизни. Впереди остается будущее.

Я перехожу на язык "уверенностей", но, очень вероятно, что тот российско-советский мир, который сегодня повсюдно присутствует в украинской жизни, уже находится на правах не столько "родного", сколько признаваемого "иного". Он близок, возможно даже, что он и останется навсегда в теле украинской культуры. Но это явление уже на другом, отколовшемся культурном материке. Все больше и больше он будет восприниматься так, как мы сегодня воспринимаем все те вещи и цивилизационные значения, которые так охотно заимствуем из иных культур, не задумываясь и даже весьма охотно используя их в нашей — иной — жизни.

Мне кажется, что регулятивная идея признания абсолютного культурного различия позволит нам наладить продуктивный, открытый для других культурных влияний диалог между нашими культурами и нациями, независимый от благих пожеланий хороших или плохих политиков, хороших или плохих политологов.








Повернутися до головної сторінки