Е. К. Быстрицкий. Научное познание и проблема понимания. — К., 1986. — С. 11-27.
Предыдущая
Главная
Следующая
1. Критерии объективности понимания: практика и культура
В произведениях основоположников марксистско-ленинской философии сформулированы основные положения материалистической диалектики как философского метода исследования, имеющего общенаучный характер. Ряд принципиальных для марксизма тезисов, относящихся к диалектическому осмыслению процесса познания, приняли законченную форму в работах В. И. Ленина. Важной стороной философского наследия Ленина является применение всего теоретического содержания марксистского учения к практическим, конкретным задачам формирования у трудящихся масс и передовой интеллигенции коммунистического мировоззрения. Именно поэтому философское значение ленинских трудов выходит далеко за исторические рамки времени их написания и остается актуальным в связи со многими ключевыми и активно дискутируемыми в современных разработках по теории познания и методологии науки вопросами. Значительное внимание В. И. Ленин уделяет, в частности, проблеме понимания марксистской теории общественного развития и материалистического понимания революционных преобразований в науке, происходивших в то время.
Следует подчеркнуть особо, что речь идет не о синонимически выраженных в удобных для нас терминах проблемы понимания теоретических задачах, которые более адекватно можно отобразить в иных философских понятиях. Речь идет именно о понимании, поскольку здесь, с одной стороны, решался вопрос о возможности применения материалистического понимания истории к конкретно-историческим условиям пореформенной России, а затем, с другой стороны, было необходимо доказать полное соответствие марксистской гносеологии новым революционным изменениям в естественной науке. В трудах Ленина проблема понимания всегда ставится и решается именно как метапроблема преемственности содержания марксистской \12\ теории в новых социальных и культурных исторических условиях. Метапроблемный характер носит и диалектико-материалистическое осмысление трансформаций в науке на рубеже XIX — XX вв., по отношению к которой марксистская теория познания выступала не только в качестве прогрессивной системы норм теоретического исследования, но и в значении более широкого мировоззренческого контекста для возможных интерпретаций новых физических открытий. Естественно, что в связи с этим должен был возникать — и возникал — вопрос о содержании, методе и критериях объективности понимания как такового, как особенной познавательной проблемы, тесно связанной с критериями научности теоретического освоения действительности вообще.
Подобная формулировка и разработка проблемы понимания в трудах В. И. Ленина, а также то обстоятельство, что анализ понимания как необходимого условия при изучении конкретно-исторических явлений, в том числе и научного знания, как бы вплетен в измерения многообразных задач, которые ставились и решались в ленинских произведениях, делают вычленение понимания как самостоятельной проблемы достаточно сложным. Понимание до сих пор еще иногда трактуется как частная методологическая проблема, не имеющая общегносеологического и общефилософского значения и относящаяся только к сфере наук, изучающих социально-исторические явления. В то же время современные буржуазные философы, претендуя на уникальность и оригинальность постановки проблемы понимания, не только не открывают новое проблемное поле исследований, но зачастую преподносят в искаженной идеалистической форме те выводы, которые в марксистской философии были сделаны уже давно и во многих случаях предопределили сегодняшние пути исследования познания.
Обратим внимание прежде всего на социально-политические причины, по которым интересующий нас вопрос приобретает принципиальное партийное значение и актуальное, полемическое содержание в конце прошлого столетия.
В своих работах этого периода В. И. Ленин, как известно, решает фундаментальный вопрос о характере экономических отношений в тогдашней России, а также вопросы, возникающие в связи с этим перед марксистами и марксистской партией: о роли пролетариата в революционном движении, о значении его союза с крестьянством и др.. Но, как отмечает академик П. Н. Федосеев, «решение всех \13\этих проблем в конечном счете было связано с тем, как исследователь понимал законы развития общества, роль партий, классов, отдельных личностей, идей в истории. Если законы развития общества имеют объективный характер, тогда вступление России на капиталистический путь развития является необратимым процессом и дальнейшая судьба ее связана с классовой борьбой пролетариата. Если же в основе исторического развития лежит сознательная воля личностей, тогда упования народников на то, что им удастся свернуть Россию с экономического пути, на который она уже встала, могли бы иметь успех» [104, с. 311]. Из среды народников в активную борьбу с марксистами включились и представители так называемого субъективного метода в социологии (Михайловский и др.). Они ссылались на то, что марксизм якобы принимает во внимание только историческую необходимость и исключительно «экономические категории» как основания естественного характера общественного развития и не учитывает важной роли личности в истории. Противоположную точку зрения, рядясь под защитников «объективного метода», занимали «легальные марксисты», либеральный пафос которых ограничивался констатацией фатальной необходимости капиталистического пути развития России, буржуазной направленности в изменениях общественных отношений. При этом они ограничивались ссылкой на самые общие положения марксистской теории. Все они — народники и либеральные народники, «субъективисты» и «либеральные марксисты» — отталкивались прежде всего от тех или иных собственных толкований и классовых воззрений на диалектический метод и Марксово учение в целом. В этой обстановке В. И. Ленин наряду с другими первостепенными вопросами теории развивает и положения, относящиеся к критериям объективности понимания самого материалистического понимания исторического процесса, исследует «те теоретические различия, которые есть между доктринами, приводящими к народничеству и марксизму, между пониманиями русской действительности и истории» [12, с. 355 — 356].
Тот факт, что все эти социальные и классовые обстоятельства учитывались Лениным в ходе развития марксизма в новых исторических условиях, предполагает определенную теорию понимания. Ее общие гносеологические рамки можно определить вопросом о соотношении всеобщего, объективного содержания научной теории с возможностью ее применения к исторической конкретности общественных явлений. Так, одной из важных задач, стоявших тогда \14\ перед марксистами, сложность решения которой постоянно подчеркивал Ленин, было понимание того, как в рамках общих закономерностей исторического развития совершался генезис капиталистического способа производства именно в России, понимание особенности «данных, т. е. русских, общественно-экономических отношений» [11, с. 195], А это означает, что имеется в виду особый аспект диалектического метода и такие познавательные средства, с помощью которых каждое индивидуальное событие рассматривается не только с точки зрения подтверждаемости общего закона и выводимых из него предсказаний, но и как исторически уникальный феномен.
Здесь ленинская мысль сталкивается с вопросами, последовательная и принципиальная разработка которых вообще отличает марксистскую гносеологию от всех домарксистских и немарксистских гносеологических концепций. Это прежде всего вопросы о методе познания явлений культуры в их конкретной особенности, о способах учета и рациональной фиксации в знании всей суммы исторических факторов, которые обусловливают протекание познавательного процесса и осмысление людьми его теоретических результатов.
При всем различии существовавших в домарксистской философии подходов к определению специфики подлинно научного, теоретического знания, общепринятым было убеждение в том, что главная его особенность заключается во всеобщем и необходимом характере содержания науки. Из множества интерпретаций и оценок этих общепринятых характеристик, на которые, собственно, и ориентировались в формулировке понятия знания начиная с XVII века, нам важно выделить лишь следующие моменты. Под всеобщностью имелась в виду строгая логическая всеобщность научного суждения, в идеале не допускающая исключений из установленного закона во всяком возможном познавательном опыте. Кант, например, обобщая предшествующие точки зрения по данному вопросу, считал такую всеобщность «верным признаком» научного знания [56, с. 107]. Под понятием необходимости скрывался не менее дискутируемый аспект знания — очевидная принудительность и нормативность научных истин для познающего. В этом отношении понятие необходимости выражало ту несомненность сознания истины, ее аподиктичность, в которой якобы мог убедиться каждый субъект в индивидуальном самоотчете по поводу предельных оснований осуществляемых им самим познавательных операций [81, с. 13].
Стоит отметить, что такой подход к знанию позволял \15\ говорить о его всеобщности в другом, не менее важном смысле — как к чему-то самоочевидному и само собой разумеющемуся можно было апеллировать к интерсубъективности науки, независимости научного знания от субъекта, который его производит, а также от исторического времени, когда это знание высказывается. Как считал еще Галилей, в отличие от гуманитарных наук, где якобы «нет ни истинного, ни ложного... в науках о природе, выводы которых истинны и необходимы и где человеческий произвол ни при чем... тысячи Демосфенов и тысячи Аристотелей будут выбиты из седла любым заурядным умом, которому посчастливится открыть истину» [39, с. 151]. В конечном счете вопрос об истоках интерсубъективности научных истин (убедительность простого мнения или констатация случайного единичного факта не обсуждались) был как раз той проблемой, которая задавала специфические ориентиры гносеологическому исследованию науки, — проблемой обосновании знания. Однако — и это здесь будет интересовать нас главным образом — проблема обоснования была оборотной стороной проблемы научного метода, которая исторически и логически первой выступила на арену философского анализа науки, а затем постоянно мотивировала дальнейшее развитие теории познания и логики.
Поиски метода получения всеобщего знания о существенных связях явлений были исходным пунктом теоретико-познавательных рассуждений, начиная с Бэкона, Декарта и Локка. Как известно, сенсуалисты-эмпирики главным методом получения знания считали индуктивную деятельность ума (рассудка), обобщающего в терминах научного языка единичные чувственные данные опыта, а рационалисты — метод дедуктивного выведения теоретических следствий различной степени общности из универсальных «истин разума», которые, по их мнению, образуют, наподобие системы аксиом, аподиктическое основание всякого познания. Говоря о родоначальнике английского материализма, К. Маркс отмечал, что для Бэкона опытная наука «состоит в применении рационального метода к чувственным данным» [2, е. 142]. То же определение применимо и к более развитой теории абстрагирования Локка, составляющей стержень его произведений. И «Рассуждение о методе» Декарта посвящено прежде всего попыткам обоснования рационалистического метода познания. Во всех случаях образцом для осознания методологической активности в науке служили реальные стороны экспериментального естествознания: его опытный характер и широкое использование математического аппарата рассуждений (математи\16\ческого языка). Поэтому при всех существенных различиях между ними есть то общее, которое можно охарактеризовать как специфическую особенность теоретического естествознания, выражающуюся во взгляде на метод как на способ подведения конкретного многообразия действительности под всеобщность закона науки. Процесс теоретизации науки, если брать указанную точку зрения достаточно широко — и в социальном плане, и в плане отражения этого процесса в сознании философов периода генезиса и становления науки нового времени, — был тогда основным ориентиром в оценке метода научного познания и эффективности науки вообще.
В классической немецкой философии проблема научного метода впервые решалась на основании исторического подхода к познавательной деятельности. Ограниченности прежних методологических воззрений был противопоставлен взгляд на предмет науки как изменяющийся и развивающийся объект. Исключительное по своим последствиям значение здесь имело обращение к философскому исследованию общественно-исторических явлений культуры [более подробно см.: 112, с. 232 — 280]. Это заставило отказаться от однобокого эмпиристского представления о построении теории как процессе восхождения ко все более абстрактным определениям неизменного предмета исследования, а в учении о методе перейти к рассмотрению тех специфических сторон теоретической деятельности, которые позволяют достичь всестороннего, синтетического знания о мире. В то же время нельзя не отметить, что в пределах немецкой идеалистической диалектики предшествующие взгляды на проблему научного метода не были полностью преодолены. Этого и не могло произойти, пока научный метод рассматривался только в контексте теоретического мышления. Так, для Канта теоретический синтез многообразного содержания знания имеет своим основанием единство познающего мышления, выражающееся в акте самосознания: «я мыслю». Этот ход рассуждений, начало которому положил еще Декарт, оказал наиболее сильное влияние на последующую разработку учения о конкретности истины. Правда, на этом пути преобладающее влияние имело рационалистическое представление о конструктивном, самодеятельном характере логической дедукции следствий из принятых основоположений [подробное обоснование этого положения см.: 110, с. 81 — 86]. Гипертрофируя эту сторону методологической деятельности, Гегель уже полагает, что на уровне разумного мышления, когда предметом исследования становятся сами формы конечного, эмпирически \17\ ограниченного синтеза материала в истории частных областей человеческого знания, вырабатывается система не только всеобщих и необходимых, но «бесконечных» и «безусловных» определений изучаемого объекта (философских категорий), или его «развернутое, конкретное понятие».
В представлении о конкретности научного понятия как системы всесторонних определений объекта был выражен и абсолютизирован тот реальный факт, что действительное изменение научных дисциплин происходит на пути возникновения все более полных и глубоких теоретических концепций, а их взаимодействие между собой носит диалектический характер, когда историческая и научная односторонность предшествующей стадии развития науки проявляется в ее противоречивости и последующем «снятии» в более совершенной и прогрессивной системе знания [там же, с. 88 — 89]. Поэтому взгляд на метод как диалектический процесс выработки всеохватывающего конкретного понятия о действительности был значительным шагом вперед. Однако при этом за счет гипертрофирования таких важных сторон научного метода, как активность, самокритичность в выработке новых, более универсальных концептуальных средств для объяснения явлений, идеалистически трактовались те реальные особенности познавательного отношения, на которые было обращено пристальное внимание в концепциях эмпиризма и без которых нельзя мыслить само протекание научной деятельности. Речь идет о направленности познания и знания в конечном счете на противостоящий чувственно данный предмет и о наличии постоянной возможности использования эмпирии для проверки разрабатываемой теории. С точки зрения эмпиризма принципиальными становятся положения о том, что конкретность теоретического знания о мире не может до конца выразить действительную конкретность своего предмета, а процесс теоретизации знания не может рассматриваться как завершенный и как основной в ходе развития науки. В противоположной трактовке этого пункта как раз и обнаруживал себя объективный идеализм диалектики Гегеля по вопросу о методе научного познания действительности вообще и социально-исторической реальности в частности.
Дело в том, что в рамках немецкой классической философии впервые в истории научной мысли был достаточно определенно поставлен вопрос о методе познания явлений культуры. Если до этого теоретический метод рассматривался в контексте естественнонаучного знания, — хотя общефилософские выводы могли при этом распространяться и на рассмотрение общественных явлений, приобретая при \18\ этом онтологические характеристики, как, например, в теории «естественного договора», — то исторический подход к самой науке как явлению в ряду культурных событий изменил это положение. С самого начала у Канта, а затем у Фихте и Шеллинга философские системы включают в себя задачи исследования наряду с познавательным отношением также этики и эстетики. То есть ставится целостная проблема анализа тех отношений человека к миру, которые не могут быть так строго нормированы, как в случае освоения им природы, и где первостепенное значение приобретает свобода человеческого поведения, а в области искусства — продуктивная способность воображения, работающая как бы «за спиной» творящего субъекта и поэтому принципиально выпадающая за рамки ее классического теоретико-познавательного определения [подробнее об этом см.: 26]. У Гегеля, для которого, как известно, задачи систематизации философского знания подчинили себе диалектику, эти способы культурного освоения человеком мира стали рассматриваться сквозь призму проявления в них диалектического метода и были включены в «систему наук». Надо учитывать фактическое отсутствие в то время собственной профессионально-выделенной, специализированной научной базы для методологического самосознания в пределах самих гуманитарных дисциплин — истории, психологии, антропологии, языкознания, филологии и др. Их предметная недифференцированность друг от друга, эмпирический, описательный характер и то обстоятельство, что по всем этим направлениям велись интенсивные философские исследования представителями немецкого Просвещения (Лессингом, Гердером, Гете и др.), делают очевидным прогрессивный характер гегелевского спекулятивного «преодоления» методологических недостатков гуманитарных наук 1 в достаточно строго нормированном методе.
1 Философское представление о своеобразии гуманитарных дисциплин терминологически отразилось в гегелевском понятии «наук о духе» — Geisteswissenschaften. Для обозначения всей той области профессиональных научных исследований, которые имеют своим предметом мир человеческой истории и самого человека, английский перевод этого немецкого термина — Moral Sciences — а затем, в таком эмпирически уточненном значении и само понятие Geisteswissenschaften (гуманитарно-исторические дисциплины) стало употребляться для обозначения всей совокупности специальных гуманитарных дисциплин.
Более того, в результате гегелевских разработок становятся очевидными и метафизическая ограниченность взгляда на метод исключительно с позиций теоретического естествознания и тот факт, что увеличение концептуального, абстрактного содержания науки предполагает и соответствующее рас\19\ширение и углубление ее чувственно-предметных и исторически-временных оснований. И реальный процесс теоретизации знания, и осмысление его общенаучного значения могут осуществляться в конечном счете лишь до тех пор, пока продолжаются практическое освоение новых областей реальности, включая историческую, и приток свежего эмпирического материала. С общегносеологических позиций это означает, что ориентация в познании исключительно на научный «теоретизм», последовательное проведение его по отношению к науке как одному из общественно-исторических явлений, его распространение на сферу освоения иных, чем природа, предметов человеческой деятельности и далее, на самого человека — вот что было одной из основных причин идеалистической трактовки Гегелем диалектического метода.
Решительная критика марксизмом идеалистической трактовки метода в равной степени относится ко всей предшествующей традиции буржуазного методологического сознания науки. Как определил этот поворотный пункт материалистической диалектики К. Маркс, «общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики» [9, с. 263]. Как известно, на этой основе Маркс материалистически переосмысливает положения идеалистической диалектики Гегеля, относящиеся к научному методу познания общественно-исторических явлений, в частности в области политической экономии. Особое внимание Маркс уделяет способам воспроизведения в теории конкретного содержания общественной жизни, принципу конкретности научной истины. Эти определения К. Марксом сущности диалектического метода восхождения от абстрактного к конкретной всеобщности постоянно находятся в центре внимания отечественной философской мысли. Выделим в них лишь некоторые имеющие для нашей проблемы особенное значение принципиальные формулировки, которые относятся к гносеологическим аспектам связи теоретического знания и конкретного в самой действительности.
Прежде всего, для К. Маркса взгляд на метод как на процесс выработки «некоторой богатой совокупности многочисленных определений и отношений» [10, с. 37] является правильным в научном плане. «Конкретное потому конкретно, — отмечает Маркс, — что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного» [там же]. Но, с другой стороны, необходимо учитывать, что \20\ рассматриваемая реальность, на которую направлена теоретическая деятельность, «представляет собой действительный исходный пункт» [там же] восхождения к мысленным абстракциям и что действительная конкретность присуща только самой этой реальности. Противоположный взгляд на вещи, интерпретация «живого целого» как конкретной всеобщности, «конкретного понятия» — это ближайшая причина идеалистической иллюзии Гегеля [там же]. Маркс указывает отдельно на те моменты, которые, собственно, и образуют конкретные признаки самого изучаемого предмета. В политической экономии это прежде всего историческая определенность анализа производственных отношений, их отнесение к «данной стране». Так, например, наиболее фундаментальная, всеобщая абстракция труда приобрела богатое конкретное развитие и в этом состоянии является общей для большинства людей в самом современном буржуазном обществе — в Соединенных Штатах, отмечает Маркс [там же, с. 41]. Только в этих конкретно-исторических условиях «абстракция категории «труд», «труд вообще»... этот исходный пункт современной политической экономии» становится истинной [там же]. Связанным с этим требованием конкретности при анализе предмета является и рассмотрение условий, в которых протекает изучаемый процесс. Так, «простейшая экономическая категория, например, меновая стоимость, предполагает население — население, производящее в определенных условиях...» [там же, с. 38]. Таким образом, важный принцип конкретности теоретического подхода к общественным явлениям, сформулированный Марксом, — это положение об исторической обусловленности самого изучаемого явления. Именно учет исторически определенных обстоятельств, которые сопровождают данное событие, и позволяет говорить об истинности тех или иных теоретических категорий. Маркс также подчеркивает (в противоположность идеалистической трактовке «конкретного понятия» Гегелем), что в процессе переработки созерцаний и представлений в абстрактно-теоретические определения науки нельзя исчерпать всей конкретной полноты изучаемого общественного процесса. «Поэтому, — заключает Маркс, — и при теоретическом методе субъект — общество — должен постоянно витать перед нашим представлением как предпосылка» [там же]. В этой связи важно заметить, что Маркс рассматривает обусловленность, предпосылочность научного мышления именно как конкретно-историческую спецификацию познаваемого объекта.
Все эти отмеченные нами положения нашли свое по\21\следовательное и принципиальное развитие в ходе разработки Лениным общих методологических критериев для материалистической оценки результатов познания вообще и в частности при определении объективности различных уровней понимания. Прежде всего это вопрос об адекватности понимания марксистской теории общественного процесса в данных, конкретно-исторических обстоятельствах. В своих формулировках диалектического метода Маркс подчеркивает, что об истинности теоретических категорий можно судить, только учитывая целостные условия жизни, к которым они применяются. В работах Ленина это положение выражается в том, что постановка и решение проблемы понимания оказываются тесно связанными с пониманием исторических особенностей развития общественных отношений в России, с требованием «сведения» теоретических формулировок «целиком на почву русской действительности, на почву выяснения того, что есть, и почему есть именно так, а не иначе...» [12, с. 434], Наконец, речь идет вообще о способности учитывать в научных суждениях реальную конкретность практической жизнедеятельности людей, свойство которой многообразно обусловливать процесс познания порождает различные понимания действительности в рамках самого научного исследования, их, по словам Ленина, «теоретические различия». Особое значение этот, общегносеологический подход к проблеме понимания приобретает в связи с анализом революционных изменений в науке и культуре.
В ленинском подходе к рассматриваемой нами проблеме, и в марксизме в целом, отсутствует представление о понимании как исключительно субъективной функции или, скажем, антропологически присущем человеку качестве. Выработка научной теории — материалистического понимания истории — основывается на анализе материальных общественных отношений, «т. е. таких, которые складываются, не проходя через сознание людей» [11, с. 137], что вполне очевидно исключает отсылку к осуществляемым субъектами процессам понимания общественных и экономических явлений, к их личностным смыслам и мотивациям частных действий и поступков [82, с. 15]. Однако на уровне проблемной постановки вопроса — а понимание всегда предполагает ее — выработка критериев объективности чьего-либо наличного понимания, естественно, требует ссылки на его осуществление другими субъектами. Так, Маркс в первоначальном варианте «Капитала» постоянно отталкивается в критике буржуазной политической экономии от тех или иных способов понимания основных политэконо\22\мических категорий ее представителями. Ленин видит одну из основных задач критики ложных социологических теорий в том, чтобы «сопоставить такое-то понимание русской действительности народниками с другим пониманием той же действительности марксистами» [12, с. 445]. Нужно в то же время постоянно иметь в виду, что в этом случае отсылка идет не прямо к самим актам понимания, которые протекают в головах других людей, но к имеющемуся реально знанию об объектах, по поводу которого осуществляются эти акты. При этом и получается, что сама оценка понимания и вообще иных возможных пониманий постоянно выражается в науке в терминах знания и подкрепляется общими критериями познавательной деятельности. Тем не менее, для определения действительного значения понимания с необходимостью разрабатываются средства выделения понимания из целостного процесса познания в его относительно самостоятельный аспект.
Для марксистско-ленинской философии методом спецификации общих критериев верности познания в приложении к определению объективности собственно процесса понимания выступает принцип применимости научной теории к максимально конкретным и, в конечном счете, единичным и исторически уникальным сторонам изучаемых общественных явлений. В условиях России конца XIX века Ленин формулировал это положение так: «ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ работа... должна... направиться на конкретное изучение всех форм экономического антагонизма в России, изучение их, связи и последовательного развития; она должна вскрыть этот антагонизм везде, где он прикрыт политической историей, особенностями правовых порядков, установившимися теоретическими предрассудками» [И, с. 307]. Ленинская критика социологических концепций народников и «либеральных марксистов» показывает, что их основной теоретический недостаток заключается прежде всего в метафизической ограниченности их суждений о самой социальной реальности во всем ее наблюдающемся многообразии. Так, критикуя искажение марксизма народником Михайловским, Ленин указывает на недопустимость абстрактного теоретизирования и видит в нем главный источник ложной трактовки материалистического понимания истории. Он иллюстрирует общий тезис о конкретности научного отношения к предмету познания на примере преимуществ экспериментальной психологии перед априорными, догматическими подходами к изучению психических процессов: «...прогресс тут должен состоять именно в том, чтобы отбросить общие теории и философские построения о том, что такое душа, \23\ и суметь поставить на научную почву изучение фактов, характеризующих те или другие психические процессы» [там же, с. 142]. В то же время создание научной теории на основе обобщения реальных эмпирических фактов — это обратная сторона понимания особенностей познаваемых явлений. И наоборот, отсутствие ориентации на исследование конкретных исторических характеристик общественных явлений в принципе исключает саму возможность понимания. В последнем случае происходит «только подсовывание под понятие общества либо буржуазных идей английского торгаша, либо мещанско-социалистических идеалов российского демократа, — и ничего больше. Поэтому-то все эти философско-исторические теории и возникали и лопались, как мыльные пузыри... не подвигая ни на волос вперед понимания человеком хотя бы каких-нибудь единичных, но зато действительных (а не тех, которые «соответствуют человеческой природе») общественных отношений» [там же, с. 142 — 143].
Отметим еще один интересный факт. Ограничиваясь лишь общими выводами материалистического понимания истории и опустив «все фактическое содержание теории, всю ее суть» [там же, с. 157], Михайловский обвиняет марксизм в отрицании «значения личной деятельности», вообще роли личности, человеческого фактора в истории. Дело в том, что вне зависимости от идеологических соображений использование в процессе познания исключительно всеобщего и логически необходимого содержания теоретических конструкций, в какой бы разработанной форме оно уже не имелось в наличном знании, не позволяет учесть роль человеческих значений, которые присущи любому виду и результату деятельности субъекта истории. Отсюда, например, гипертрофирование Михайловским (в силу неверного понимания марксистской теории) «детерминизма», «исторической необходимости», то есть формулировок общих законов социально-исторического процесса, связанных в конечном счете с подведением под теоретическое понятие и редукцией к нему всего индивидуального многообразия действия личностей, из которых слагается история. С другой стороны, сведение всех общественных явлений лишь к проявлениям личностного своеобразия деятельности людей, к чему, естественно, нельзя применить общенаучный критерий повторяемости, вело к теоретическому субъективизму в социологии. Материалистическое же понимание истории, подчеркивает Ленин, позволяет совместить научный принцип объективности теории — критерий повторяемости — с возможностью учета многообразия обществен\24\ных отношений, складывающихся в уникальную историческую систему. Оно позволяет выработать умение, которое отсутствует у представителей «субъективного» метода в социологии, «отличить в сложной сети общественных явлений важные и неважные явления» [там же, с. 137]. Неверное понимание Марксова учения в работах Струве, где, на первый взгляд, расхождения с материалистической теорией исторического процесса кажутся чисто количественными, поскольку Струве в большинстве случаев ограничивается рассуждениями в рамках наиболее общих положений марксизма [более подробно об этом см.: 104, с. 320 — 323], — это неверное понимание как раз и возникло в результате неумения отыскивать в действительности те конкретные явления, для объяснения которых служит данная теория. Для того чтобы научные положения, которыми пользуется Струве в своей критике субъективизма народников, были правильно поняты, указывает Ленин, «необходимо придать им конкретный смысл... свести его слишком общие указания на конкретные вопросы русской истории и действительности» [12, с. 456].
Анализ понимания в качестве той стороны теоретического метода, которая направлена на освоение конкретно-исторических особенностей человеческой деятельности, для Ленина связан с дальнейшим развитием принципа практики как основного критерия истины в марксистской философии. Эта связь обнаруживает себя не только в сугубо деятельностном аспекте понимания марксистской теории с целью приложения «этой теории к России, в теоретическом и практическом отношениях» [11, с. 342], не только в том, что понимание, как точно выразил эту его особенность советский исследователь А. А. Брудный, выступает «кардинальным условием исторической реализации идей» [27, с. 103]. Разработка критериев объективности понимания в работах В. И. Ленина не ограничивается выяснением его роли в социологической теории и социальном познании вообще, но расширяется до уровня общегносеологического анализа проблемы «практичности» всякого фундаментального теоретического знания, без чего оно не имело бы никакого отношения к человеку и его культурно-исторической жизни.
Надо особо подчеркнуть единство ленинской мысли во всем многообразии охвата научных и социально-практических проблем. Это вообще особенность марксистского подхода к науке, при котором анализ гносеологических проблем осуществляется на основании постоянного учета широкого горизонта тех социально-мировоззренческих за\25\дач, применение к которым принципов марксистской теории неразрывно связано с универсальным характером проблемы понимания. Уже одно это обстоятельство указывает на конкретные пути своеобразного «обращения» метода исследования в предмет анализа, или, в нашем случае, универсального характера проблемы в понимание как особую познавательную проблему. Речь идет о том, что в марксистско-ленинской теории познания при постановке таких центральных гносеологических проблем, как проблемы соотношения абсолютного и относительного в научном знании, практики как критерия истины и т. п., особое значение уделяется дальнейшей конкретизации методологических возможностей диалектики. «История мысли с точки зрения развития и применения общих понятий и категорий логики — voilà се qu’il faut! (вот что нужно! — Ред.)», — указывает Ленин [14, с. 159]. Поэтому не случайно для него общим методологическим вопросом, образующим главный нерв его теоретико-познавательных рассуждений, становится вопрос о соотношении всеобщего, особенного и единичного. Это выраженная в категориях логики настоятельная потребность постоянно соотносить всеобщность теоретического знания с конкретно-историческим, предметным многообразием индивидуальных явлений практической жизни, текучей, ситуационно изменчивой и всегда особенной.
Критикуя Богданова, который вслед за махистами отрицает безусловную объективность научной истины, Ленин подчеркивает, что необходимо различать два вопроса: об объективности содержания человеческих представлений и способности их выражать объективную истину «сразу, целиком, безусловно, абсолютно» [13, с. 123]. Если по первому вопросу единственно возможным для последовательного материалиста является утвердительный ответ, то при ответе на второй вопрос необходимо учитывать, что «точка зрения жизни, практики должна быть первой и основной точкой зрения теории познания» [там же, с. 145]. Одна из важных особенностей такого подхода к познанию, которую подчеркивает в этой связи Ленин, заключается в том, что возможность выражения объективной истины в человеческих представлениях ограничена уровнем исторического развития практики и поэтому «критерий практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полностью какою бы то ни было человеческого представления» [там же, с. 145 — 146]. Этот вывод прямо связан с дальнейшим развитием принципиальных положений марксизма о невозможности исчерпать в форме конкретно-всеобщего знания действительную конкретность практиче\26\ской жизни. «Практика выше (теоретического) познания, ибо она имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности», как определял Ленин [14, с. 195], а «всякое всеобщее лишь приблизительно охватывает все отдельные предметы» [там же, с. 318].
Конечно, во всех этих случаях не говорится прямо о понимании. Однако следует учитывать, что ленинские положения имеют не только теоретическое содержание, но и являются, подчеркнем, практико-методологическими проблемами в контексте социальной жизнедеятельности, в контексте их постоянной направленности на решение задачи по применению имеющейся теории на практике. В этом смысле, в смысле применения диалектики, Ленин, например, отмечает, что «наука требует ...учета всех сил, групп, партий, классов, масс, действующих внутри данной страны, отнюдь не определения политики на основании только желаний и взглядов, степени сознательности и готовности к борьбе одной только группы или партии» [15, с. 65]. Речь, таким образом, идет прежде всего о тех специфических сторонах диалектики как метода научного познания, которые позволяют объективное и всеобщее содержание знания, выработанного наукой, соотнести с максимальной полнотой исторических особенностей исследуемого предмета 1.
1 О значении «контекста жизни, практики» в философском наследии В. И. Ленина в связи с общими задачами исследования науки в диалектико-материалистической гносеологии см.: [103, с. 7 — 13].
Как определил К. Маркс эту особенность подлинной материалистической критики социальных противоречий буржуазного общественного строя, «понимание состоит... не в том, чтобы, как это представляет себе Гегель, везде находить определения логического понятия, а в том, чтобы постигать специфическую логику специфического предмета» [1, с. 325].
Подводя итоги, можно сделать некоторые выводы о критериях объективности понимания и возможных пониманий вообще.
Предельными критериями объективности понимания как такого компонента познания, который обращен на конкретно-историческое многообразие человеческой жизнедеятельности, являются особенные, единичные, а иногда и уникально-своеобразные стороны самой чувственно-предметной человеческой деятельности, отраженные в сознании людей. Поэтому по отношению к пониманию, как и ко всему процессу познания в целом, практика выступает фундаментальным критерием его объективности, истинности.\27\
На этом уровне рассуждения о проблеме можно уже различить понимание и познание, направленное на получение всеобщего знания о мире. Если всеобщность практической деятельности отражается и закрепляется в знании об объекте, то культурно-историческая особенность практики 1 формирует определенное понимание предмета познания.
1 Более подробно о различении всеобщности и непосредственной действительности практической деятельности см.: [102, с. 15 — 61].
На этом основании становится ясной логика перехода от предельно общей (метапроблемной) постановки проблемы понимания к рассмотрению понимания как одной из важных, самостоятельных проблем марксистской теории познания. Такой переход заключается в дальнейшей спецификации самих критериев объективности понимания. Это означает, что необходимо исследовать отношение научного познания к тем «неопределенным», по замечанию Ленина, сторонам практики как критерия истины, которые обусловливают особенности протекания познавательной деятельности в каждом конкретном случае на том или ином уровне ее исторического развития, особенности осознания людьми и применения ее результатов для объяснения и изменения человеческого мира. Иначе говоря, наша дальнейшая задача состоит в том, чтобы определить влияние на познавательное отношение субъекта к объекту тех аспектов практической деятельности людей, которые формируют исторические границы определенной культуры и мировоззрения данного общества, в которых производится научное знание. Обычно в гносеологических и методологических исследованиях науки этот вопрос формулируется как проблема культурно-исторической обусловленности научного познания. Остановимся на этой формулировке в связи с нашей общей темой несколько подробнее.